Как многие советские дети, эту книгу я читала в детстве. Решила перечитать сейчас. Не думала, что это будет так тяжело.
Как мы, советские, смогли вырасти психически здоровыми, имея в анамнезе подобную литературу? И всё-таки "закладки", внедренные нам в головы и души коммунистическими дядями и тетями, прорастают сейчас тем, что мы легко именуем "ватой", но правильнее называть фанатизмом. Религиозным, коммунистическим, фашистским - не будем уточнять.
Фанатизмом, которому мы не умеем осознанно противостоять.. Нас пытаются вести по протоптанной дорожке. Чем хороша старая литература - в ней можно увидеть весь предначертанный путь и его конечную точку.
Книга написана от лица матери, и многие оттенки проскальзывали мимо моего сознания, когда я была школьницей. Сейчас я воспринимаю совершенно иначе. Скажу честно про автора книги - эта мать не вызывает у меня никакой симпатии.
Любовь Тимофеевна Космодемьянская. " Повесть о Зое и Шуре". Вот ссылка http://lib.ru/PRIKL/PIONERY/zoyshura.txt
Можете прочесть целиком. Я выбрала некоторые отрывки и написала комментарии.
ГОРЬКАЯ ВЕСТЬ
Стояла зима, такая жестокая и морозная, какой не помнили старики. В моей памяти этот январь остался леденяще холодным и темным: так изменилось и потемнело все вокруг, когда мы узнали, что умер Владимир Ильич. Ведь он был для нас не только вождь, великий, необыкновенный человек. Нет, он был словно близкий друг и советчик для каждого; все, что происходило в нашем селе, у нас дома, было связано с ним, все шло от него - так понимали и чувствовали все.
Прежде у нас было всего две школы, а теперь их больше десяти - это сделал Ленин. Прежде бедно и голодно жил народ, а теперь он поднялся на ноги, окреп, зажил совсем по-другому, - кого же, как не Ленина, благодарить нам за это? Появилось кино. Учителя, врачи и агрономы беседовали с крестьянами, читали им лекции: полно народу было в избе-читальне и в Народном доме. Быстро росло село, светлее и радостнее становилась жизнь. Кто не умел грамоте - научился; кто овладел грамотой - подумывает о дальнейшем ученье. Откуда же все это, кто принес нам эту новую жизнь? На этот вопрос у всех был один ответ, одно дорогое и светлое имя: Ленин.
И вдруг нет его... Это не укладывалось в сознании, с этим нельзя было примириться.
Каждый вечер крестьяне заходили к Анатолию Петровичу, чтобы поделиться горем, которое остро и глубоко переживали все
. - Какой человек умер!.. Ильичу бы жить да жить, до ста лет жить, а он умер... - говорил старик Степан Корец.
Через несколько дней в Осиновые Гаи приехал рабочий Степан Забабурин, наш бывший деревенский пастух. Он рассказал о том, как со всех концов страны потянулись люди к гробу Владимира Ильича.
- Мороз, дыханье стынет, - говорил он, - ночь на дворе, а народ все идет, все идет, краю не видно. И детишек с собой взяли, чтоб посмотрели в последний раз.
- А мы вот не увидим его, и Зоюшка не увидит, - с грустью сказал Анатолий Петрович. Мы не знали тогда, что у вечной Кремлевской стены будет выстроен Мавзолей и еще через много лет можно будет прийти и увидеть Ильича.
( Анатолий Петрович - супруг Любови Тимофеевны, сельский учитель, выходец их духовного сословия, сын зверски замученного большевиками священника. Зоя - первенец в семье Космодемьянских, родилась 13 сентября 1923 года. "Вождь и учитель" умер в январе 1924 года. Маленькой Зое всего 4 месяца от роду. Я понимаю, что рассказы о необыкновенном Ильиче были необходимой частью советской литературы. Но все равно, это дико - размышлять о том, что младенец никогда не увидит дедушку Ленина, ах, какое горе. Особенно странны подобные размышления для человека, у которого большевики убили отца - и убийство было совершено совсем недавно, не более 5 лет назад ( здесь и далее мой текст выделен курсивом))
ГОРЕ
Однажды в конце февраля были взяты билеты в цирк. В кино, в цирк мы водили детей не часто, зато каждый такой поход был настоящим праздником.Ребята ждали воскресного дня с нетерпением, которое ничем нельзя было укротить: они мечтали о том, как увидят дрессированную собаку, умеющую считать до десяти, как промчится по кругу тонконогий конь с крутой шеей, украшенный серебряными блестками, как ученый тюлень станет перебираться с бочки на бочку и ловить носом мяч, который кинет ему дрессировщик...
Всю неделю только и разговоров было что о цирке. Но в субботу, вернувшись из школы, я с удивлением увидела, что Анатолий Петрович уже дома и лежит на кровати.
- Ты почему так рано? И почему лежишь? - испуганно спросила я.
- Не беспокойся, пройдет. Просто неважно себя почувствовал... Не могу сказать, чтобы меня это успокоило: я видела, что Анатолий Петрович очень бледен и как-то сразу осунулся, словно он был болен уже давно и серьезно. Зоя к Шура сидели подле и с тревогой смотрели на отца.
- Придется вам в цирк без меня пойти, - сказал он, заставляя себя улыбнуться.
- Мы без тебя не пойдем, - решительно ответила Зоя.
- Не пойдем! - отозвался Шура.
На другой день Анатолию Петровичу стало хуже. Появилась острая боль в боку, стало лихорадить. Всегда очень сдержанный, он не жаловался, не стонал, только крепко закусил губу. Надо было пойти за врачом, но я боялась оставить мужа одного. Постучала к соседям - никто не отозвался, должно быть, вышли погулять: ведь было воскресенье. Я вернулась растерянная, не зная, как быть.
- Я пойду за доктором, - сказала вдруг Зоя, и не успела я возразить, как она уже надела пальтишко и шапку.
- Нельзя... далеко... - с трудом проговорил Анатолий Петрович.
- Нет, пойду, я пойду... Я знаю, где он живет! Ну, пожалуйста! - И, не дожидаясь ответа, Зоя почти скатилась о лестницы.
- Ну, пусть... девочка толковая... найдет... - прошептал Анатолий Петрович и отвернулся к стене, чтобы скрыть серое от боли лицо. Через час Зоя вернулась с врачом. Он осмотрел Анатолия Петровича и сказал коротко: "Заворот кишок. Немедленно в больницу. Нужна операция". Он остался с больным, я побежала за машиной, и через полчаса Анатолия Петровича увезли. Когда его сносили вниз по лестнице, он застонал было и тотчас смолк, увидев расширенные от ужаса глаза детей.
... Операция прошла благополучно, но легче Анатолию Петровичу не стало. Всякий раз, как я входила в палату, меня больше всего пугало его безучастное лицо: слишком привыкла я к общительному, веселому характеру мужа, а теперь он лежал молчаливый, и лишь изредка приподнимал слабую, исхудалую руку, клал ее на мою и все так же молча слабо пожимал мои пальцы. 5 марта я пришла, как обычно, навестить его.
- Подождите, - сказал мне в вестибюле знакомый санитар, как-то странно взглянув на меня.
- Сейчас сестра выйдет. Или врач.
- Да я к больному Космодемьянскому, - напомнила я, думая, что он меня не узнал. - У меня постоянный пропуск.
- Сейчас, сейчас сестра выйдет, подождите, - повторил он. Через минуту поспешно вошла сестра.
- Присядьте, пожалуйста, - сказала она, избегая моего взгляда.
И тут я поняла.
- Он умер? - выговорила я невозможные, невероятные слова.
Сестра молча кивнула.
( в литературе эпохи перестройки звучало мнение, что отец Зои был репрессирован, как враг народа, а рассказ о внезапном заболевании кишечника полностью придуман. Шел 1933 год. У Космодемьянских теперь двое детей - десятилетняя Зоя и ее брат Шура, младше на два года. Семья понаехала в Москву )
СЕРГЕЙ МИРОНОВИЧ
В траурной рамке - лицо Кирова. Мысль о смерти несовместима с ним - такое оно спокойное, открытое, ясное.Горе было поистине всеобщим, народным - такое Зоя и Шура видели и переживали впервые. Все это глубоко потрясло их и надолго запомнилось: неиссякаемая человеческая река, медленно и скорбно текущая к Дому Союзов, и слова любви и горя, которые мы слышали по радио, и исполненные горечи газетные листы, и голоса и лица людей, которые могли в эти дни говорить и думать только об одном...
- Мама, - спрашивает Зоя, - а помнишь, в Шиткине убили коммунистов? И я думаю: ведь она права. Права, что вспомнила Шиткино и гибель семи деревенских коммунистов. Старое ненавидит новое лютой ненавистью. Вражеские силы и тогда сопротивлялись, били из-за угла - и вот сейчас они ударили подло в спину. Ударили по самому дорогому и чистому. Убили человека, которого уважал и любил весь народ.
Ночью я долго лежала с открытыми глазами. Было очень тихо. И вдруг я услышала шлепанье босых ног и шепот:
- Мама, ты не спишь? Можно к тебе?
- Можно, иди. Зоя примостилась рядом и затихла. Помолчали.
- Ты почему не спишь? - спросила я.
- Поздно уже, наверно, второй час. Зоя ответила не сразу, только крепче сжала мою руку. Потом сказала:
- Мама, я напишу заявление, чтобы меня приняли в пионеры.
- Напиши, конечно.
- А меня примут?
- Примут непременно. Тебе уже одиннадцать лет.
- А Шура как же?
- Ну что ж, Шура поступит в пионеры немного погодя. Опять помолчали.
- Мама, ты мне поможешь написать заявление?
- Лучше сама напиши. А я проверю, нет ли ошибок. И снова она лежит совсем тихо и думает о чем-то, и я слышу только ее дыхание. В ту ночь она так и уснула рядом со мной. Накануне того дня, когда Зою должны были принимать в пионеры, она опять долго не могла уснуть.
- Опять не спишь? - спросила я.
- Я думаю про завтрашний день, - негромко отозвалась Зоя.
Назавтра (я как раз рано пришла домой и за столом проверяла тетради) она прибежала из школы взволнованная, раскрасневшаяся и тотчас ответила на мой безмолвный вопрос:
- Приняли!
( этот отрывок составляет интересную параллель с предыдущим. После смерти Кирова - * Горе было поистине всеобщим, народным - такое Зоя и Шура видели и переживали впервые* А вот смерть родного отца пережита стоически. Может быть, он и вправду был репрессирован, и все словословия в адрес вождей - защитная реакция вдовы? Похоже, что к Сергею Мироновичу женщина испытывает более сильные чувства, чем к Анатолию Павловичу )
ПОД НОВЫЙ ГОД
... Наступил новый, 1939 год.Придя из школы, Зоя рассказала, что девочки в классе пишут друг другу новогодние пожелания. Записку с пожеланием надо сжечь, а пепел проглотить, как только кремлевские часы пробьют двенадцать.
- Ну, уж и выдумали! - фыркнул Шура.
- Глотать-то я, пожалуй, не стану, - засмеялась Зоя, - вряд ли это вкусно, а прочитать - прочту. Она достала из кармана тщательно свернутую и заклеенную записочку, надорвала и прочла вслух:
- "Зоенька, не суди людей так строго. Не принимай все так близко к сердцу. Знай, что все почти люди эгоисты, льстецы, неискренние и полагаться на них нельзя. Слова, сказанные ими, оставляй без внимания. Таково мое пожелание к Новому году".
С каждым словом Зоя все больше хмурилась, а дочитав, резко отбросила записку.
- Если так думать о людях, то зачем жить? - сказала она.
... К новогоднему школьному балу-маскараду Зоя готовилась с увлечением. Девочки решили нарядиться в костюмы национальностей, населяющих Советский Союз. Мы долго думали, кем нарядиться Зое.
- Украинкой, - предложил Шура. - Глаза хорошие, брови подходящие - чем не чернобровая дивчина? Вышитая кофточка есть, юбка есть, надо только ленты и бусы. А позже, улучив минуту, когда мы с ним остались вдвоем, Шура сказал мне:
- Вот что, мам: надо Зое купить новые туфли. У всех девочек в классе туфли на каких-то там каблуках - не очень высоких, а все-таки...
- Это называется на венском каблуке, - подсказала я.
- Ну да. А у Зои какие-то мальчиковые.
- В этом месяце не удастся, Шурик.
- Тогда мне не нужно новой рубашки. Я в этой прохожу. И не надо шапки.
- Твоя шапка уже давно ни на что не похожа.
- Мама, но ведь я мальчишка, а Зоя девочка. Девушка даже. Для нее это важнее.
И верно, для нее это было важно.
( ... .... ..... - несколько непечатных слов и крепких выражений. Как же я ненавижу это советское воспевание нищеты. Ах, нельзя купить того, нельзя этого... У нас же тяжелые непреходящие времена и суровые годы, растянувшиеся на столетие. И как же я ненавижу матерей, которым нужно напоминать, что дочь - девушка и одета хуже других. Из дальнейшего рассказа Любови Тимофеевны следует, что у бедной вдовы какой-никакой гардероб имелся, и дочь тайком примеряла мамины платья )
ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ
Осень 1940 года неожиданно оказалась для нас очень горькой...Зоя мыла полы. Она окунула тряпку в ведро, нагнулась - и вдруг потеряла сознание. Так, в глубоком обмороке, я и нашла ее, придя с работы домой. Шура, вошедший в комнату одновременно со мною, кинулся вызывать карету "скорой помощи", которая и увезла Зою в Боткинскую больницу. Там поставили диагноз: менингит.
Для нас с Шурой наступило тяжелое время.
Долгие дни и ночи мы могли думать только об одном: выживет ли Зоя?.. Жизнь ее была в опасности. У профессора, лечившего ее, во время разговора со мной лицо было хмурое, встревоженное. Мне казалось, что надежды нет.
Шура по нескольку раз на день бегал в Боткинскую больницу. Лицо его, обычно открытое, ясное, становилось все более угрюмым и мрачным. Болезнь Зои протекала очень тяжело. Ей делали уколы в спинной мозг - это была мучительная и сложная операция.
( еще до менингита, у Зои был "нервное заболевание". Вот что рассказала мама Люба 10 февраля 1942 года
"Зоя болела нервным заболеванием с 1939 г., когда переходила из 8-го в 9-й класс… У неё… было нервное заболевание по той причине, что её ребята не понимали. Ей не нравилось непостоянство подруг: как иногда бывает, — сегодня девочка поделится своими секретами с одной подругой, завтра — с другой, эти поделятся с другими девочками и т.д. Зоя не любила этого и часто сидела одна. Но она переживала всё это, говорила, что она одинокий человек, что не может подобрать себе подругу."
После менингита Зоя проходила реабилитацию в санатории по нервным болезням, там познакомилась с А.П. Гайдаром - тем самым, который в 16 лет командовал полком, а потом прославился лютой жестокостью при работе чекистом в Хакасии. Есть мнение, что чрезмерная даже для чекиста кровожадность привела к тому, что его комиссовали из органов и начали лечить. Тогда Гайдар стал детским писателем. Зоя очень гордилась знакомством с известным человеком...)
ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ИЮНЯ
Как запомнилась мне каждая минута этого дня!В воскресенье 22 июня я должна была принимать последние экзамены в военной школе. Ясным, солнечным утром я спешила к трамваю. Зоя провожала меня.
Она шла рядом со мной - совсем взрослая девушка, стройная, высокая, с ярким и чистым румянцем на щеках. И улыбка у нее была славная, ясная: она улыбалась солнцу, разлитой вокруг свежести, запаху щедро цветущей липы.
Я вошла в трамвай. Зоя помахала мне рукой, постояла секунду на остановке и повернула к дому.
( одно из немногих мест в книге, где звучат теплые материнские слова про дочь )
"ЧЕМ ТЫ ПОМОГ ФРОНТУ?"
А 27 июля, в день своего шестнадцатилетия, Шура сообщил:- Ну вот, теперь ты - мать двух токарей! ... Они поднимались чуть свет, возвращались с работы поздно, но никогда не жаловались на усталость. Вернувшись из ночной смены,; ребята не сразу ложились: приходя домой, я заставала их спящими, а комнату - чисто прибранной. .
.. Воздушные налеты на Москву продолжались. Вечерами мы слышали напряженно-спокойный голос диктора:
- Граждане, воздушная тревога!
( Зоя и Шура пошли работать на завод. самостоятельные, хорошие дети. Уборка после ночной смены мне непонятна, ну да ладно, всякое бывает.
18-летняя Зоя решила пойти на фронт. Последний разговор с матерью привожу целиком.
Зоя вернулась поздно.
- Я так и знала, что ты не спишь, - сказала она тихо. И добавила еще
тише: - Я еду завтра, - и, словно желая ослабить силу удара, погладила мою
руку.
Тут же, не откладывая, она еще раз проверила вещи, которые надо было
взять с собой, и аккуратно уложила в дорожный мешок. Я молча помогала ей.
Так буднично просты были эти сборы, когда стараешься сложить каждую вещь,
чтоб она занимала поменьше места, и деловито засовываешь в свободный уголок
кусок мыла или запасные шерстяные носки... А ведь это были наши последние,
считанные минуты вместе. Надолго ли мы расстаемся? Какие опасности, какие
тяготы, едва посильные порою и мужчине, солдату, ждут мою Зою?.. Я не могла
заговорить, я знала, что не имею права заплакать, и только все стоял в горле
горький комок.
- Ну вот, - сказала Зоя, - кажется, все.
Потом выдвинула свой ящик, достала дневник и тоже хотела положить в
мешок.
- Не стоит, - с усилием выговорила я.
- Да, ты права.
И, прежде чем я успела остановить ее, Зоя шагнула к печке и бросила
тетрадь в огонь. Потом присела тут же на низкую скамеечку и тихонько,
по-детски попросила:
- Посиди со мной.
Я села рядом, и, как в былые годы, когда дети были маленькие, мы стали
смотреть прямо в веселое, яркое пламя. Но тогда я рассказывала что-нибудь, а
разрумянившиеся от тепла Зоя и Шура слушали. Теперь я молчала. Я знала, что
не смогу вымолвить ни слова.
Зоя обернулась, взглянула в сторону спящего Шуры, потом мягко взяла мои
руки в свои и едва слышно заговорила:
- Я расскажу тебе, как все было... Только ты никому-никому, даже
Шуре... Я подала заявление в райком комсомола, что хочу на фронт. Ты знаешь,
сколько там таких заявлений? Тысячи. Прихожу за ответом, а мне говорят: "Иди
в МК комсомола, к секретарю МК".
Я пошла. Открыла дверь. Он сразу внимательно-внимательно посмотрел мне
в лицо. Потом мы разговаривали, и он то и дело смотрел на мои руки. Я
сначала все вертела пуговицу, а потом положила руки на колени и уже не
шевелила ими, чтобы он не подумал, что я волнуюсь... Он сначала спросил
биографию. Откуда? Кто родители? Куда выезжала? Какие районы знаю? Какой
язык знаю? Я сказала: немецкий. Потом про ноги, сердце, нервы. Потом стал
задавать вопросы по топографии. Спросил, что такое азимут, как ходить по
азимуту, как ориентироваться по звездам. Я на все ответила. Потом: "Винтовку
знаешь?" - "Знаю". - "В цель стреляла?!" - "Да". - "Плаваешь?" - "Плаваю". -
"А с вышки в воду прыгать не боишься?" - "Не боюсь". - "А с парашютной вышки
не боишься?" - "Не боюсь". - "А сила воли у тебя есть?" Я ответила: "Нервы
крепкие. Терпеливая". - "Ну что ж, говорит, война идет, люди нужны. Что,
если тебя на фронт послать?" - "Пошлите!" - "Только, говорит, это ведь не в
кабинете сидеть и разговаривать... Кстати, ты где бываешь во время
бомбежки?" - "Сижу на крыше. Тревоги не боюсь. И бомбежки не боюсь. И вообще
ничего не боюсь". Тогда он говорит: "Ну хорошо, пойди в коридор и посиди. Я
тут с другим товарищем побеседую, а потом поедем в Тушино делать пробные
прыжки с самолета".
Я пошла в коридор. Хожу, думаю, как это я стану прыгать - не сплоховать
бы. Потом опять вызывает: "Готова?" - "Готова". И тут он начал пугать...
(Зоя крепче сжала мою руку.) Ну, что условия будут трудные... И мало ли что
может случиться... Потом говорит: "Ну, иди подумай. Придешь через два дня".
Я поняла, что про прыжок с самолета он сказал просто так, для испытания.
Прихожу через два дня, а он и говорит: "Мы решили тебя не брать". Я
чуть не заплакала и вдруг стала кричать: "Как так не брать? Почему не
брать?"
Тогда он улыбнулся и сказал: "Садись. Ты пойдешь в тыл". Тут я поняла,
что это тоже было испытание. Понимаешь, я уверена: если бы он заметил, что я
невольно вздохнула с облегчением или еще что-нибудь такое, он бы ни за что
не взял... Ну, вот и все. Значит, первый экзамен выдержала...
Зоя замолчала. Весело потрескивали дрова в печке, теплые отсветы
дрожали на Зоином лице. Больше света в комнате не было. Долго еще мы сидели
так и смотрели в огонь.
- Жаль, что дяди Сережи нет в Москве, - задумчиво сказала Зоя. - Он
поддержал бы тебя в такое трудное время, хотя бы советом...
Потом Зоя закрыла печку, постелила себе и легла. Немного погодя легла и
я, но уснуть не могла. Я думала о том, что Зоя не скоро еще будет снова
спать дома, на своей кровати. Да спит ли она?.. Я тихонько подошла. Она
тотчас шевельнулась.
- Ты почему не спишь? - спросила она, и по голосу я услышала, что она
улыбается.
- Я встала посмотреть на часы, чтобы не проспать, - ответила я. - Ты
спи, спи.
Я снова легла, но сон не шел. Хотелось опять подойти к ней, спросить:
может, она раздумала? Может, лучше эвакуироваться всем вместе, как нам уже
не раз предлагали?.. Что-то душило меня, дыхания не хватало... Это последняя
ночь. Последняя минута, когда я еще могу удержать ее. Потом будет поздно...
И опять я встала. Посмотрела при смутном предутреннем свете на спящую Зою,
на ее спокойное лицо, на плотно сжатые, упрямые губы - и в последний раз
поняла: нет, не передумает.
( говорю абсолютно честно - на месте мамы я бы разорвала комсомольского
вербовщика в клочья. Будь он хоть секретарь Московского комитета, хоть кто.
18-летнюю девочку,
после менингита и нервного заболевания в тыл врага отправлять, это круто.
Да хотя бы то, что она рассказала о вербовке - уже был повод
оставить девчонку дома. Никаких вопросов - передумает дочь или нет, я бы не
задавала. Немедленно был бы разбужен сын Шура, утром следующего дня у меня
в руках была бы медицинская справка о грозных осложнениях после менингита.
Я могу понять многое, но " ах, я могу удержать ее, но что-то душит
и не хватает дыхания" - это за гранью.)
И наступает трагический, но увы, закономерный финал
